Репутация Педро Альмодовара, наверное, уже несокрушима. Новая мелодрама "Разорванные объятия", прошедшая в конкурсе Каннского фестиваля, почти всеми признается как признак усталости режиссера и, по сравнению с его лентами последних лет, - шаг назад. И тем не менее фильм занял третье место в критических рейтингах, уступив первенство только французской картине "Пророк" Жака Одияра и новозеландской "Яркой звезде" Джейн Кэмпион.

Впрочем, для синефила в картине Альмодовара много пищи. Действие происходит в кинематографической среде, и есть даже "фильм в фильме" - его снимает герой картины Матео, и стиль этой его работы сильно смахивает на "Женщин на грани нервного срыва" самого Альмодовара. Кроме того, будут цитаты из Росселлини, которые сыграют в сюжете решающую роль, и еще много разных кинематографических ассоциаций.
Герой мелодрамы, драматург и режиссер Матео Бланко (Луис Хомар) после автокатастрофы потерял зрение и любимую женщину - актрису Елену (Пенелопа Крус). Он теперь живет под своим литературным псевдонимом Гарри Кэйн. А история того, как он влюбился в Елену, и как красавицу будет ревновать к нему ее любовник-продюсер, пройдет традиционным флэшбеком. Он и позволит Альмодовару в сентиментальную и даже душераздирающую историю любви, расчета и потерь ввести свой фирменный юмор.

Почему-то этого режиссера всегда рассматривают строго в контексте соотношения в его фильмах полов. Теперь снова упрекают за то, что доминируют прекрасные дамы, так что Альмодовар вынужден был поклясться на пресс-конференции, что в следующих фильмах будет больше мужчин. "Мужские персонажи меня пугают, - признается он. - Может, потому, что всегда есть соблазн взять в прототипы себя. Я до восьмилетнего возраста рос среди женщин, может, поэтому сильный пол в моих фильмах - всегда женщины. А мужчин беру, когда надо изобразить каких-нибудь гадов".

Закулисная жизнь кино тоже составляет приманку этого фильма - мелкие интриги и утонченные пакости, которые подстраивают коллеги коллегам. Так, один из персонажей (мужского пола, понятно) подкладывает режиссеру Матео свинью, взяв для монтажа самых худшие, самые провальные дубли. "Если бы кто-то попытался сделать подобное с моим фильмом, я бы его убил", - честно признался Альмодовар.

Альмадовар – Наконец-то Золотая Пальма?

Журналистка Би-Би-Си в личной беседе поинтересовалась, не засудят ли теперь Тарантино по указу о фальсификации истории. Хе-хе.

Пен-Эк Ратанаруанг показал своеобразную "Нимфу из Блэр". Семейная пара едет в лес (муж — фотограф, у жены — интрижка с боссом, отношения между мужем и женой давно не похожи на любовь), и ночью муж куда-то уходит и не возвращается. Или возвращается. Или это не муж. Фильм тем забавнее, что с тайцами совершенно невозможно понять, что там шевелится в кустах — лесная тварь или твое чувство вины. Камера иногда отворачивается от происходящего и довольно громко вздыхает. Наверное, все-таки чувство вины.

У фон Триера разгромные рецензии и низший рейтинг в журнале Screen — такой же, как у фильма Лу Е "Весенняя лихорадка", про который даже говорить не хочется, настолько он плох. Про Лу Е понятно: запрещенный в Китае режиссер снял гомосексуальную мутную драму, где единственное, что заслуживает упоминания, — китайский праздник "День пробуждения насекомых". Триера даже слегка жалко: говорят, он совершенно не осознает собственного провала и искренне говорит, что это самое выстраданное его кино.

Местная бесплатная газета "Метро" вышла с фотографией Альмодовара и Пенелопы Крус на первой странице и надписью: "Наконец-то Золотая Пальма?" Новый фильм Альмодовара "Разомкнутые объятия" кто-то ругает за то, что это "перепев пройденного", кто-то, наоборот, говорит, что это квинтэссенция альмодоварского стиля, но нечто более строгое, выстроенное и законченное, чем обычно.

Здесь есть все излюбленные темы и символы Альмодовара, от высоких каблуков до семейных отношений и от инвалидности до запретной и страстной любви. И кино, главное здесь — кино. Герой — кинорежиссер, ослепший много лет назад. Он взял себе новое имя, работает сценаристом и никогда не обсуждает со своей помощницей те давние события. Однажды к нему приходит молодой человек и просит написать сценарий по его семейной истории. Тут скелеты шеренгой выходят из шкафов, и режиссеру приходится вспомнить, как он четырнадцать лет назад работал над своим последним фильмом.

Пенелопа Крус играет здесь плохую актрису — и играет действительно плохо, что требует мужества и таланта. Надрыв ни разу не становится смешным, а сюжет лишь пару раз скатывается в столь любимый Альмодоваром сериальный фарс. ("Я должна тебе сказать еще кое-что". — "Вчера ты уже сказала достаточно". — "Нет. Я должна сказать тебе, кто твой отец".) Фильм, над которым работает герой, — автопародия на "Женщин на грани нервного срыва", — смотрится в предлагаемых обстоятельствах как трагедия.

В одном интервью Альмодовар сообщил, что Пенелопа — единственная женщина, от кого он хотел ребенка. Их последнего ребенка зовут "Разомкнутые объятия", малыш получился крепенький и румяный.

В "Особом взгляде" показали греческий фильм Йоргоса Лантимоса "Клык" (не знаю, как еще перевести, речь идет об остром верхнем зубе Homo Sapiens). На каждом фестивале должен быть фильм, о котором потом будут говорить: "А еще там было такое кино..." — и смущенно замолкать. Вот, в общем, там было еще и такое кино. Variety не зря сравнивает этот фильм с картинами Дэвида Хокни: его интереснее сравнивать с живописью или литературой, чем с кино, потому что главное здесь — сюжет и статичная, радостная картинка, быстро начинающая действовать на нервы, как непрерывный высокий звук на грани слышимости. Это дивный новый мир, в котором всегда светит солнце, это параллельная реальность, созданная искусственно.

Семейство — папа, мама и трое довольно взрослых, лет по шестнадцать-восемнадцать, детей живут обособленно на большой вилле. Единственное, что дети знают о существовании окружающего мира, это что он наполнен опасностями, и выйти туда может лишь полностью сформировавшая особь — например, папа. Мама никуда не выходит. Полностью особь сформировывается лет, допустим, в тридцать, когда у нее выпадает верхний клык (правый или левый — неважно), а учиться водить машину можно будет, когда клык вырастет снова. Надо вести себя хорошо, тогда получаешь наклейку. У кого больше наклеек, тот победил. Все, что есть в мире, появляется само или привозится папой. Рыба сама возникает в бассейне. Игрушечные самолетики падают с неба. Мир творится родителями и замыкается на них же. Значение незнакомых слов брат и сестры узнают от мамы: море — это вид мебели (пример: ты устал, присядь на море). Зомби — это маленькие желтые цветы (пример: мама, я нашел двух зомби, подарить тебе?). П...да — это яркий свет (пример: п...да погасла, и комната погрузилась во тьму). Извращенная логичность мира "Клыка" нарушается с приходом нового персонажа: мальчику надо с кем-то совокупляться, поэтому раз в неделю отец привозит ему одну и ту же девушку. Однажды девушка дает старшей сестре посмотреть две видеокассеты, и это вдребезги разбивает установленный порядок.

Недоработки сюжета сглаживаются тем, что в фильме вообще ничего не объясняется, и поэтому кажется, что объяснение в принципе существует у любого события. Необязательно давать призы этому фильму, достаточно того, что его хочется цитировать. "Через несколько месяцев ваша мама родит двоих детей и собачку. Если вы будете себя хорошо вести, то детей она, возможно, рожать не будет, но про собачку ничего не хочу слышать, ее она постарается родить как можно скорее".

Сугробы на экваторе

Каннский фестиваль прошел свой путь до половины

В Каннах показали фильм Павла Лунгина

Историческая эпопея "Царь" Павла Лунгина по идее должна была продемонстрировать неисчерпаемость темы власти в России: до сих пор считалось, что, обратившись к фигуре Ивана Грозного, ее исчерпал Эйзенштейн, гениальность которого становится все очевиднее.

Лунгин, однако, взялся тему развить. В воскресенье фильм, участвующий в программе "Особый взгляд", был показан на Каннском фестивале.

Рискнув дополнить Эйзенштейна, Лунгин исходил из того, что мастер творил по заказу Сталина, и самоцензура здесь неизбежна. На самом деле интуиция художника в нем оказалась сильнее осторожности политика, и уже вторая серия была запрещена, а третья уничтожена. Это был еще один трагический вариант пушкинского "жалок тот, в ком совесть нечиста". Попреки гипотетическим судом божьим Сталин еще мог бы стерпеть: он сам был богом и гнева коллеги не боялся. Но вот муки совести ему были не по силам, и позволить себе быть жалким он не мог. Эйзенштейн ударил его как хлыстом и за это поплатился.

Расклад в фильме Лунгина другой: категория совести заменена страхом божьим. Интересы Бога в сюжете представляет митрополит Филипп, которому ведома высшая истина - она дает ему смелость и силу перенести пытки. Но ведь, акцентирует Лунгин в своем предуведомлении к фильму, и царь на Руси считается посланником Бога на земле. Это вообще беда России: власть ни перед кем не в ответе, может творить беззакония, развлекаться издевательством над людьми.

Но даже царь пасует перед проницательным взглядом митрополита, перед твердостью его и духовной силой.

Таким образом, смертельная схватка тьмы и света в одной душе у Лунгина заменена противостоянием двух властей - плохой и хорошей. Плохая торжествует, для хорошей еще не настало время - она страдает, как и велел Христос.

Эйзенштейн вынуждал любого злодея присмотреться к своим деяниям - "обратить глаза зрачками в душу". Это был фильм не только об Иване Грозном. Лунгин же, хоть и считает картину Эйзенштейна недостаточно психологичной, в своей ленте обходится без всякой психологии - просто агитирует в пользу власти церковной как единственно гуманной и справедливой. В какой мере это не так - легко понять из истории мировых религий, но режиссер, уже получив благодарность патриарха за свой "Остров", кует железо пока горячо. Его "Царь" - весомая гиря в споре между властью светской и церковной. Фильм в этом смысле провокационен.

Между тем в художественном отношении он лучше "Острова". Двухчасовой фильм состоит из четырех глав, приче м самая рыхлая - первая, вводная. Все сосредоточено на конфликте между царем-самодуром и просвещенным митрополитом Филиппом, которого, впрочем, царь легко может в любой момент разжаловать. Но к Филиппу у царя влечение, род недуга: словно потребен ему этот оппонент, этот прямой честный взгляд среди угодливой, трясущейся от ужаса челяди. Уважает он его. Дуэт Петра Мамонова и Олега Янковского - самое сильное в картине.

При этом изумляет ее неожиданная камерность. О Москве много говорят, но ее нет. Снято словно в одной декорации, массовка малочисленна и безлика, батальные сцены даны только на крупных планах, монтажно, без необходимого размаха. И есть ощущение, что Лунгин так и не сумел оторваться от мощного влияния фильма Эйзенштейна - во всяком случае, он выбирает тот же стиль кинооперы, с величественностью композиций, с полнозвучием симфонической музыки, а композитору Юрию Красавину явно поручено следовать по пятам Прокофьева.

Некоторые кадры почти буквально повторяют живописные композиции Эйзенштейна - людская змейка у стен монастыря, к примеру. Мамонов часто демонстрирует орлиный профиль Грозного - словно отсылая к Черкасову. И только Иван Охлобыстин из другой оперы: он суетливо подражает Мартинсону в какой-то из киносказок Роу. Сила духа смутно угадывается в персонажах Алексея Макарова (Иван Колычев) и Александра Домогарова (Басманов). Но совершенно невнятны немногие женские образы, а царица производит впечатление вполне современной ряженой девицы с мобильником под сарафаном. И уж совсем странно выглядит народ: живописные, с иголочки, рубища словно взяты из гардероба Большого театра. В послушном колыхании густо загримированной толпы очень чувствуется голос режиссерского мегафона.

Есть несколько сильных сцен-аттракционов: русский "Колизей" с воеводами, отданными на растерзание медведю, демонстрация казни изменщиков, для которой в России приспособили механизм Леонардо, изобретенный вообще-то для водопровода.

В фильме вообще много таких скрытых намеков "для посвященных", потому что картина сделана во многом для зарубежного проката и должна ответить здешним ожиданиям. В России эти намеки скорее всего не заметят - и слава Богу.

"Царь" Лунгина подобен двуглавому орлу: одна голова грозно смотрит в сибирские просторы, внедряя в народ идею совершенства церковной власти, другая - значительно подмигивает Западу, популярно растолковывая ему "эту загадочную Россию", одна хочет быть свободной художницей, другая соображает насчет текущей общественной конъюнктуры. Здесь сила и слабость фильма.

Международная пресса принимает показанный в программе "Особый взгляд" фильм Павла Лунгина "Царь", как и можно было предположить, с уважением, но без восторга

Валерий Кичин, Канны

Международная пресса принимает показанный в программе "Особый взгляд" фильм Павла Лунгина "Царь", как и можно было предположить, с уважением, но без восторга. Критик Алан Хантер в журнале Screen International пишет о храбрости режиссера, рискнувшего пойти по стопам Эйзенштейна. Результат, по словам журнала, способен заинтриговать, но не удовлетворить. Перспективы 15-миллионнодолларовой картины на мировом рынке журнал оценивает как средние: она может заинтересовать Россию или Францию, но на большинстве рынков особых перспектив не имеет.

Журнал в своих оценках исходит из того, что "Лунгин считает свой фильм метафорой России прошлой и нынешней". Отмечает живописность кадра, обеспеченную американским оператором Томом Стерном, но считает, что художественный профиль фильма слишком размыт. С одной стороны, это типично костюмное зрелище с рукопашными схватками. С другой - посягает на шекспировские территории с анализом сознания царя и демонов, которые им владеют. По мнению журнала, оба подхода не сплавлены воедино, повествование все время съезжает в зону экстрима, что делает интонацию фильма "перевозбужденной".

Спокойно оценивает фильм и известный критик журнала The Hollywood Reporter Дебора Янг. "Царь", по ее мнению, позиционирует себя между "Иваном Грозным" Эйзештейна и "Андреем Рублевым" Тарковского, но "лишен их оригинальности и вдохновения". Лунгин продолжает свой "мистико-религиозный" подход, продемонстрированный им в фильме "Остров", хотя новая картина более постановочна и носит более коммерческий характер. Режиссуру Лунгина Дебора Янг называет "слишком самоуверенной" и упрекает ее за пристрастие к жанровым банальностям типа белокурой девочки, символизирующей чистоту. Но отмечает работу оператора, художников и композитора, которые "сообщают фильму признаки высококачественного кино".

Мартин Скорсезе объявил в Каннах о начале большой компании по реставрации и популяризации киноклассики - с помощью цифровых кинотеатров Эйзенштейн и Антониони станут доступными всей планете Валерий Кичин

Опубликовано на сайте rg.ru 17 мая 2009 г.

Мартин Скорсезе, как известно, не только режиссер, но и историк кино. И он прибыл на Каннский фестиваль, чтобы возвестить о новом этапе работы возглавляемого им некоммерческого Фонда мирового кино: в содружестве с сетями цифровых кинотеатров он хочет сделать сокровища мирового кино доступными всей планете. Фонд ставит своей задачей сохранять старые фильмы для истории - ведь, к примеру, сотни картин немого периода уже утрачены безвозвратно. Более того, фонд возвращает их к активной жизни, реставрируя цифровым методом, и предоставляет заинтересованным организациям право их показа. Одним из его партнеров стала известная в мире фирма Criterion, тиражирующая киноклассику на DVD. В частности, она выпустила фантастические по качеству диски с записью фильмов Эйзенштейна и Тарковского. Как сказал Мартин Скорсезе на пресс-конференции в Канне, по меньшей мере десяток реставрированных и переведенных в цифровой формат классических лент могут быть доступными в высоком качестве всему миру через Интернет - бесплатно. Проект существует исключительно за счет рекламных поступлений.

На фестивале Скорсезе демонстрирует целую программу возрожденных шедевров - от "Инцидента" Джозефа Лоузи, "Приключения" Микеланджело Антониони и "Каникул господина Юло" Жака Тати до "Красных башмачков" - классического мюзикла английских режиссеров Майкла Пауэлла и Эмериха Прессбургера, который фестивальной публике Мартин Скорсезе представил лично.

Канн-2009: рынок в упадке, Франция в тюрьме, Русь на экспорт

Мария Бейкер

Для bbcrussian.com, Канн

Продюссеры, съехавшиеся в Канн, не скупятся на рекламные кампании

Ранним воскресным утром люди в рабочей одежде распыляли искусственный снег на террасе отеля Carlton в самом сердце бульвара Круазетт. К восторгу собравшейся толпы курортников крупные белые хлопья засыпали огромную елку с красными шарами, травяной газон и пальмы.

Рекламная кампания новой анимационной 3D-версии "Рождественской истории", в которой старик Скрудж заговорит голосом Джима Керри, кажется, не уступает по размаху праздничной вакханалии по случаю премьеры мультика "Вверх", когда над пляжем Carlton парило облако разноцветных воздушных шаров.

Съехавшиеся в Канн голливудские продюсеры и прокатчики не скупятся на рекламу в надежде, что мировой финансовый кризис не отразится на популярности их товара.

Бунт на кинорынке

Между тем, в недрах каннского кинорынка зреет бунт: как сообщает журнал Screen International, российские прокатчики предъявили ультиматум американским продавцам.

Крупнейшие российские прокатные компании требуют от американских партнеров снизить стоимость львиной доли сделок, заключенных до кризиса.

По словам представителей российского кинобизнеса, в настоящий момент в России на 60% упали продажи DVD, значительно сократились телепродажи и снизились объемы кинотеатральных релизов, что делает прокат американского кино, купленного по старым ценам, слишком дорогим удовольствием.

Американцы пока не сдаются и упрекают российских коллег в недальновидности.

"Некоторые российские партнеры пытались игнорировать ситуацию или полностью отступить от уже заключенных контрактов. Я думаю, что такая позиция не служит ничьим интересам", - сказал представитель компании Lighting Entertainment Ричард Гардиан в интервью Screen International.

Согласно статистике число участников Каннского кинорынка сократилось в этом году на 10%, а цены на сделки упали, в среднем, процентов на тридцать.

Пока на кинорынке свирепствует кризис, в конкурсе разгорается борьба, исход которой пока не берутся предсказать даже самые умудренные эксперты.

На пятый день фестиваля в рейтинге международных критиков лидирует фильм Жака Одиара "Пророк" (A Prophet).

Французские кинообозреватели, публикующие собственный конкурсный хит-парад в журнале Le Film Francais, уже присудили «Пророку» целых семь Пальмовых ветвей.

Премьера фильма - первого из четырех французских кинокартин, претендующих на Золотую Пальмовую ветвь - закончилась бурной овацией в честь Жака Одиара и актеров Тахара Рахима и Нильса Арструпа, а пресс-показ проходил сразу в двух залах, поскольку армия журналистов, пришедших в 8.30 утра посмотреть на одиаровский портерт современной Франции, не вместиалсь в гигантский зал Театра Люмьер.

Тюрьма как школа жизни

Жак Одиар ("Читай по губам" 2001, "Мое сердце биться перестало" 2006), мастер психологической драмы и хроникер "пограничных" состояний, сталкивает в своих фильмах криминальный и законопослушный мир, норму и паталогию.

Жаку Одиару критики прочат главный приз фестиваля за фильм "Пророк"

Его герои, обремененные пороками и борющиеся за выживание, всегда узнаваемы и современны.

Одиар верит в реализм как в художественный метод, задающий "шкалу моральных ценностей" и ставящий перед режиссером необходимые ограничения.

"Пророк" рассказывает историю Малика Ель Джебены (кинодебют актера Тахара Рахима), неграмотного, неверующего и неимущего француза, в 19 лет посаженного в тюрьму в предместье Парижа, где хозяйничает группировка корсиканских мафиози.

Несмотря на то, что контингент заключенных-мусульман в тюрьме нарастает не по дням, а по часам, пожилому корсиканцу Лючиани еще удается удерживать контроль.

Лючиани делает молодого араба Малика своей "шестеркой", и Малик, сам того не ведая, оказывается на "европейской" стороне тюремного двора.

Тюрьма становится для Малика настоящей школой жизни: он учится работать, убивать, читать, писать, с легкостью осваивает корсиканский диалект.

Постепенно Малик обзаводится кличкой "Пророк", приобретает авторитет сразу в двух противоборствующих тюремных кланах, и даже начинает вести дела босса на воле, куда его выпускают в дневное время суток за образцовое поведение.

За годы тюремного заключения униженный и оскорбленный юноша-араб превращается в матерого, уверенного в себе гангстера, чей покорный нрав и абсолютная беспринципность приносят власть, деньги и популярность в криминальных кланах корсиканцев и магрибинцев от Парижа до самого Марселя.

Из тюрьмы Малик выходит хозяином жизни и правоверным мусульманином, щедро жертвующим выручку от траффика наркотиков на нужды местной мечети.

Жак Одиар показывает тюрьму как метафору современной французской жизни, а виртуозная режиссура и великолепная работа актеров позволяют избежать дидактики и уйти от клише.

"Если бы я просто снял фильм о том, что вся наша жизнь - тюрьма, это было бы банальностью", - заметил Одиар на пресс-конференции.

"Мне, наоборот, было интересно проследить за тем, как нормальная повседневная жизнь может протекать внутри тюрьмы, и как человек может существовать за решеткой так же, как на воле...", - подчеркнул на пресс-конференции режиссер "Пророка".

Картина Жака Одиара - радикальное авторское высказывание, в котором актуальный жизненный материал вписан в жесткие рамки жанра - выходит в европейский прокат в ближайшие месяцы.

Россия в экспортной упаковке

В конкурсе "Особый взгляд" прошла премьера фильма Павла Лунгина "Царь". Само по себе приглашение исторической костюмной драмы, посвященной эпохе Ивана Грозного, в параллельный конкурс фестиваля, где обычно показывают ленты молодых режиссеров на актуальные современные темы, - достижение для российского кино.

Сегодня отличие только в том, что власть не является идеологической: права сила. В то же время «Царь» отсылает и к временам Сталина, когда не существовало очевидной стратегии выживания

Павел Лунгин, кинорежиссер

Высокобюджетная лента, частично финансированная "Банком Москвы", с участием Петра Мамонова (в роли Ивана Грозного) и Олега Янковского (в роли митрополита Филиппа) снята американским оператором Томом Стерном как доброкачественный образец культмассового исторического кино.

Борьба политической тирании и духовного православия представлена в фильме в "сувенирном" оформлении из царских палат, золоченых иконостасов и расшитых драгоценными каменьями и отороченных мехами одежд.

Возникающая на экране широкоформатная и живописно-лубочная картинка "а ля рюс", вероятно, привлечет внимание западной публики и покажется иностранному зрителю правдоподобным, если не "каноническим", полотном о русской старине.

Конфликт между религией и властью, духовным и мирским также трактуется Павлом Лунгиным достаточно традиционно и упрощается до схемы, понятной зарубежному зрителю.

Фильм российского режиссера Павла Лунгина участвует в программе кинофестиваля "Особый взгляд"

Сам Павел Лунгин (чей "Такси-блюз" в главном конкурсе Каннского фестиваля 1990 года был удостоен приза за лучшую режиссуру) подчеркивает, что его "Царь" - метафора современной России.

"Сегодня отличие только в том, что власть не является идеологической: права сила. В то же время «Царь» отсылает и к временам Сталина, когда не существовало очевидной стратегии выживания, и люди могли ичезнуть без всякой видимой причины. Сегодня ситуация остается сложной, но стратегия выживания понятна: чтобы остаться на свободе, нужно соблюдать правила, но правила эти всегда будут разными: для простых людей они одни, а для тех, кто у власти - иные", - считает режиссер Павел Лунгин.

Премьера "Царя" прошла в театре Дебюсси с аншлагом. Реакция российских критиков, команда которых трудится в фестивальные дни в Канне, была положительной.

"Очень приятно видеть на фестивале хорошо сделанную отечественную картину, за которую не стыдно!" - сказал в интервью BBCRussian.com обозреватель журнала "Афиша" Роман Волобуев.

По мнению Волобуева, по качеству и профессиональному мастерству "Царь" Лунгина не уступает лучшим западным образцам.

Вампиры не сдаются

Андрей Плахов · 19/05/2009

Каннские кровопускания в разгаре: АНДРЕЙ ПЛАХОВ обескуражен количеством пыток, расчлененки и изощренно жестоких убийств на фестивале, который критики заранее назвали «лучшим за полвека»

62-й Каннский фестиваль был анонсирован критиками, исполненными радужных надежд (я и сам приложил к этому руку) как «лучший за полвека». Прошла половина фестиваля, и кто знает, что будет сказано в самом его конце? «Худший за двадцать лет?»

Поначалу программа казалась кондиционной. К тому же все понимали, что козырные тузы — Триер, Альмодовар, Тарантино, Ханеке — еще впереди. Но вот уже показаны два из этих четверых — и баланс складывается скорее отрицательный.

Кадр из фильма «Антихрист». Режиссер Ларс фон Триер

Опустим милейший анимационный фильм открытия «Вверх» Пита Доктера и пройдемся в порядке очередности по конкурсу.

Китайская «Весенняя лихорадка» Лоу Йе, хоть и содержит ряд поэтических метафор и киноманских зацепок, интересна главным образом откровенностью однополого секса, социальной средой (героиня работает на контрафактной швейной фабрике) и тем, что кино снималось полуподпольно в Китае и почему-то в Тегеране.

«Аквариум» (другой вариант перевода, ближе к сути дела, это «Обезьянник») снят британкой Андреа Арнольд, похоже, имеющей блат в каннской отборочной комиссии. Ее дебют «Красная дорога» уже был здесь и награжден призом жюри, хотя госпожа Арнольд снимает без полета, в старой доброй реалистической традиции и никаких америк не открывает.

Кадр из фильма «Резня». Режиссер Брийянте Мендоса

Первым сюрпризом стал кореец Пак Чхан Ук со своей «Жаждой». Автор «Олдбоя» отгрохал двух с лишним часовую вампирскую мелодраму о священнике, добровольно давшем испытать на себе вакцину от смертельной болезни и попортившем тем самым свою кровь (в главной роли — культовый актер Сон Кан Хо). Это трэш-хоррор и высокая трагедия одновременно. В фильме есть отсылки к европейской культуре — роману Золя «Тереза Ракен», живописи Редона и фильмам Херцога, но все равно он ни на что знакомое решительно не похож. Радикальное и ошарашивающее, тошнотворное и бескомпромиссное, такое кино, естественно, нашло немного поклонников на Круазетт, но имеет все шансы стать новой классикой.

«Яркая звезда» Джейн Кэмпион захватила одно из лидирующих мест в рейтинге критиков, уставших от извращений и крови: байопик о поэте Джоне Китсе и его подруге Фанни Браун — образец романтического ретрогламура.

Кадр из фильма «Жажда». Режиссер Пак Чхан-ук

В категорию «человеческого кино» метил Энг Ли со своим «Взятием Вудстока». Но ретрокомедия о знаменитом музыкальном фестивале оказалась чересчур компромиссной для режиссера, чьи «Горбатая гора» и «Вожделение» наделали столько шума. Рассказать о контркультуре языком папиного кино можно, и это даже неплохо получилось, но событием в Канне фильм не прозвучал.

Однако, ура, вампиры не сдаются. Жак Одийяр в «Пророке» (первое место в критическом рейтинге, хотя фильм вовсе не великий) загоняет нас вместе со своим героем-арабом во французскую тюрьму, где всем заправляют этнические мафии. Герой проходит через нешуточные испытания: первое же состоит в том, чтобы по заданию корсиканского пахана отсосать у сокамерника и зарезать спрятанной за щекой бритвой. За эти и другие подвиги актер Тахар Рахим вполне может претендовать на актерский приз.

«Резня» филиппинца Брийянте Мендосы получила самую низкую оценку критиков, но именно этот фильм стал кульминацией каннских кровопусканий. Студент школы криминалистики, будущий полицейский, ради приработка становится соучастником зверского убийства проститутки — с пытками, насилием и расчленением трупа, части которого бандиты в знак устрашения разбрасывают по всему городу. Проблема морального выбора уходит на второй план перед кровавой аурой гиньоля.

На этом фоне балетно-старомодной и вполне добропорядочной показалась «Месть» китайца Джонни То, в которой кровь красиво льется и лишена запаха. Но именно это кому-то кажется привлекательным.

Кадр из фильма «Разорванные объятия». Режиссер Педро Альмодовар

Главным и самым скандальным фильмом первой половины фестиваля стал «Антихрист» Ларса фон Триера — садомазохистский хоррор, сочиненный на двух актеров (Уиллем Дефо и Шарлотта Гензбур). Герои после гибели своего ребенка бегут от депрессии в густой лес, населенный дикими животными и птицами. Но вместо утешения погружаются в сатанинский хаос, правящий миром, — в темноту своих страхов и в бездну разрушительной сексуальности. Триер в качестве источников вдохновения ссылается на Стриндберга с его войной полов, но по стилю картина больше всего напоминает средневековую готику. Режиссер не жалеет эпатирующих жестов: в «Антихристе» хоронят заживо, отрезают ножницами клитор и эякулируют кровью, так что в кровавом сверхсюжете Каннского фестиваля датчанин поставил жирную точку.

На пресс-показе зал реагировал на триеровские ужасы нервным смехом, а финальное посвящение Тарковскому вызвало бурное негодование. Напрасно: профпублика проявила самое низкое свое свойство — мстительное охаивание вчерашних кумиров. Но Триер и в этом своем «упадническом опыте» остался великим.

Кадр из фильма «Взятие Вудстока». Режиссер Энг Ли

На пресс-конференции его попытался сбросить с корабля современности чернокожий американский журналист, будто бы на партсобрании, призвавший режиссера к ответу: что он хотел сказать, каков месседж? Триер ответил, что не обязан разъяснять свои опусы. Американец сказал: нет, извините, это вам не дыра какая-то, а Каннский фестиваль, извольте объясниться. Триер парировал: меня пригласил фестиваль, а вы не знаю как сюда попали, и объяснять я ничего не буду. Тогда встал неопознанный российский журналист и заверил мэтра, что в России его фильм поняли, и про Тарковского тоже.

После Триера пошла череда других утомленных жизнью и творчеством классиков. Кен Лоуч сделал, как всегда, человечное и социально прогрессивное кино «В поисках Эрика». А Марко Беллоккио раскопал прелюбопытную историю про любовницу (тайную жену) и сына Муссолини, но его фильм «Побеждать» получился схематичным и без блеска.

Кадр из фильма «Царь». Режиссер Павел Лунгин

Наконец, «Разорванные объятия» Педро Альмодовара. Все ждали очередного шедевра. А увидели — ну, скажем так, я увидел — изумительно пластичное кино с дивной Пенелопой Крус (загримированной то под Одри Хепберн, то под Мэрилин Монро) с гораздо меньшей дозой юмора, к которому приучил нас Альмодовар, и, увы, с минимумом вдохновения. Холодновато, конструктивно и даже, я бы сказал, несколько сериально.

Вот и судите, оправдался ли «лучший за полвека». Впрочем, тем и интересен Каннский фестиваль: он никогда не бывает таким, как ожидаешь, и даже меняет свой образ день ото дня. В любом случае у фестиваля есть сюжет. Даже у Альмодовара — в фильме, сценарий которого пишет герой картины, — возникает тема врачей-вампиров, крадущих и сосущих кровь у своих пациентов. Прямо как в корейской «Жажде». Вампиры не сдаются!

20.05.2009 Время новостей

Пак Чан Ук: Это, наверное, самый смешной из моих фильмов

В конкурсе 62-го Каннского кинофестиваля, как ни странно, много жанровых картин. Пожалуй, самым удачным экспериментом по переосмыслению жанрового канона стала «Жажда» корейского режиссера Пака Чан Ука (см. рецензию во вчерашнем номере «Времени новостей»). Это самый необычный фильм о вампирах за всю историю кино. История священника, превращающегося в вампира, история любви, история убийства, история нового религиозного культа и еще множество всяких историй рассказаны в новом фильме одного из главных режиссеров современности с пугающей достоверностью и ошеломляющим хореографическим мастерством. После каннской премьеры Пак ЧАН УК ответил на несколько вопросов нашего корреспондента Алексея МЕДВЕДЕВА.

-- Для ужастика о вампирах в фильме много комических моментов...

-- Поначалу я думал, что «Жажда» станет моим первым фильмом, на котором публика ни разу не засмеется, ни на одну секунду. Я думал, что это будет моя самая серьезная, мрачная и тяжелая картина. А получился, наверное, самый смешной из моих фильмов. Для меня самого до сих пор тайна, как это вышло. Наверное, дело в том, что я жил с этим замыслом десять лет, и за это время многое изменилось. Я понял важность юмора в человеческой жизни. Не то чтобы я стал счастливее, просто ощутил, как важно уметь взглянуть на вещи под комическим углом. Но иногда такой взгляд только подчеркивает трагизм ситуации. Возьмем сцену, когда герой пытается отговорить героиню от убийства невинных жертв. Он говорит, что сможет найти добровольцев по Интернету, свяжется с клубом самоубийц и будет помогать людям уйти из жизни, высасывая их кровь. Глядя на лицо Сон Кан Хо в этот момент, невозможно удержаться от смеха, да и сама идея звучит совершенно абсурдно. Но это не просто гэг, над которым можно посмеяться и забыть. На лице его написано отчаяние, он из последних сил пытается найти оправдание злодействам, пытается быть вампиром, оставаясь при этом человеком. Поэтому вслед за взрывом хохота у зрителей возникает сочувствие и даже чувство вины. Именно такой юмор уместен в трагедии. Именно это я понял за те десять лет, что работал над замыслом.

-- Мифы о вампирах имеют долгую историю. Что вы хотели добавить от себя?

-- Главное отличие моего фильма от существующей традиции в том, что я не рассматривал вампиризм как метафору. История о католическом священнике, превращающемся в вампира, должна была быть рассказана предельно реалистично. Принадлежность героя к церкви я рассматривал как призвание, а не как профессию. А вампиризм трактовал как разновидность болезни. Это помогло мне избежать клише, из-за которых фильмы о вампирах часто выглядят такими идиотскими.

-- И все же вдохновляли ли вас вампиры прошлого, из фильмов или книг?

-- Вообще-то я сознательно старался избегать отсылок к существующим фильмам о вампирах. Но если покопаться в памяти, то самым большим шоком из фильмов о вампирах стала для меня «Зависимость» Абеля Феррары (1995). И в моем фильме можно найти его отзвуки. Определенное влияние оказал на меня Дэвид Кроненберг, хотя его фильмы и нельзя отнести к вампирским ужастикам. Но в них есть момент телесной трансформации, который меня привлекает. Если говорить о более широких влияниях, то тема искупления у Ингмара Бергмана мне очень близка. Забавно, что у Бергмана есть старый фильм под названием «Жажда», но я его не видел.

-- И в недавнем «Таинственном свете» Ли Чан Дона, и у вас в «Жажде» тема христианства кажется принципиально важной. И для вас, как для художников, и для страны в целом...

-- Наверное, это так, но я совсем не хотел делать фильм о религии. Меня интересовал образ священника и его внутренний мир. Вы только подумайте, в метафорическом смысле человек каждый день во время мессы пьет кровь Христа, пролитую во искупление грехов человечества. И вот в результате тех изменений, которые происходят с его телом, он вынужден каждый день пить кровь, но уже не ради искупления грехов, а для собственного выживания. Мы и представить себе не можем, что это за драма для религиозного человека. Возможно ли искупление в этой ситуации? -- вот вопрос, который меня волновал. Так что это фильм не о христианстве, а о том, что происходит в душе героя.

-- Какую сцену в фильме было снимать труднее всего и какой вы больше всего гордитесь?

-- Это одна и та же сцена, в которой героиня становится вампиром. Герой сначала душит ее по ее же просьбе, а потом понимает, что не может без нее жить. Тогда, чтобы она выжила ценой превращения в вампира, он сцеживает ей в рот свою отравленную кровь, а сам в это время подкрепляет силы еще человеческой кровью из вен на ее руке. Я думал о том, как снять эту сцену, на протяжении десяти лет. Кажется, получилось.

7 вопросов Николаю Хомерики, режиссеру

Евгений Гусятинский, корреспондент отдела «Культуры» журнала «Русский репортер»

В конкурсной программе «Особый взгляд» 62-го Каннского кинофестиваля участвует «Сказка про темноту» Николая Хомерики — почти документальная история об одиночестве и отчаянии в большом городе. Две его предыдущие картины — короткометражка «Вдвоем» и полнометражный дебют «977» — также были отобраны в Канны. Хомерики — один из немногих российских режиссеров, востребованных на этом, самом престижном в мире фестивале

Николай Хомерик

Фото: Photoxpress

1. В Каннах вы уже в третий раз. Насколько для вас важен этот фестиваль?

Мне он помогает снимать кино, хотя здесь нет никаких денежных призов. После участия в Каннах продюсеры начинают относиться к тебе иначе, чем к остальным. С другой стороны, Каннам довольно трудно уложить мои фильмы в формат. Знаете, есть фильмы-форматы: вот, условно говоря, русское кино, а вот — ирландское. Но мне не хотелось бы всему этому соответствовать. Я двигаюсь в свою сторону.

2. И в какую?

Я жил во Франции, в Краснодарском крае, в других городах, у меня в голове все перемешано, поэтому и выходит неформат. Вообще не люблю, когда говорят «артхаусное кино». Это бред какой-то! Все равно что про Шостаковича сказать, что он артхаусный композитор. Точно так же не люблю слово «стилистика». Я как раз стремлюсь разрушить стилистику. Самое главное для меня — быть максимально свободным. Не хочется весь фильм снимать на длинных планах, не хочется снимать только в документальной манере или только в сюрреалистической. Жизнь многообразна, и когда все это смешиваешь, то получаешь что-то похожее на правду.

3. И все-таки, какое кино вам ближе — европейское, российское?

Меня вдохновляет очень разное кино. Даже если художник тебе не нравится, очень полезно у него учиться, изучать краски, которыми он пользуется. Мне не всегда нравится то, о чем снимает Годар, но я его очень уважаю за тот язык, который он придумал. Наверное, есть два способа создания кино: через насилие и через любовь. Я сторонник любви. Надо очень тонко чувствовать состояние людей, с которыми работаешь, понимать их, особенно это касается актеров. Если актер пришел к началу съемок в плохом настроении, то ему надо сказать, что мы тут еще три часа свет будем ставить…

4. Насколько для вас важна современность, сегодняшняя реальность?

Я хочу снимать здесь и сейчас, но не про «здесь и сейчас». Реальность-то не меняется, тридцать лет назад все было то же самое. Но меняется отношение к ней. И у каждого человека это происходит по-своему. Я вот давно не читаю книжек и не смотрю кино. Мне интересна только жизнь.

5. Почему у нас сейчас так мало актуального кино про сегодняшнюю жизнь?

Наверное, режиссеры боятся реальности, живут в каком-то своем мире. Но точно не все. У меня есть друзья, которые живут в правильном мире, у них просто нет денег, засилье продюсерского кино не позволяет им делать то, что они хотят.

6. Почему вы решили снять фильм во Владивостоке?

Сначала он мне приснился во сне, а потом я уже там оказался. Конечно, эту историю можно было бы снять и в Москве, и в Мадриде, и в Африке. Но тогда это было бы другое кино.

7. Ваша героиня — женщина-милиционер. Как родился этот образ?

Очень интересно, что скрывается за социальным фасадом.

Людей в форме мы обычно воспринимаем как некие функции. Хотелось разрушить этот стереотип, напомнить, что там есть живой человек. Я вообще стараюсь снимать о том, чего люди сами о себе не знают.

Карта звуков Токио и Цай Мин-Лянь - Лицо

Гаспар Ноэ - Войди в пустоту и Элиа Сулейман - Оставшееся время

Терри Гиллиам — Воображариум доктора Парнаса

Канны. День девятый: Михаэль Ханеке - Белая лента и Ксавьер Джианолли - В начале

Канны. День восьмой: Квентин Тарантино - Бесславные ублюдки и Ален Рене - Сорняки

Канны. День седьмой Педро Альмодовар Разомкнутые объятия и Марко Беллоккьо - Побеждать

Канны. День шестой: Кен Лоуч В поисках Эрика и Ларс фон Триер Антихрист

Канны. День пятый: Джонни То Месть и Брилланте Мендоза Кинатэй

Этот сильный слабый пол

В конкурсе Канн показали новый фильм Педро Альмодовара – о любви, ревности и кино