Посмотрел конкурсное кино «Бойня», которое пару
дней назад произвело такое впечатление на Роджера Эберта, что он ради
него сместил «Коричневого кролика» с пьедестала худшего фильма в истории
и разразился проклятиями в адрес вообще всех — и авторов, и каннских
отборщков, и тех, кто попытается спорить, что фильм хороший. В итоге,
вот сила печатного слова: на третьем дополнительном сеансе, ночью, в
зале на тысячу с лишним человек — ни одного свободного места;
ушло
четверо.
Это такой Брильянте Мендоза («бедный Мендоза» пишет Эберт), главный
филиппинский культурный экспорт, ему под 50, снимает с середины
нулевых, делает по два фильма в год, последние три — на французские
деньги. В прошлых
Каннах у него было довольно забавное кино «Сервис» про семью
которая трущобах держит порнокинотеатр — очень веселое.
«Бойня» тоже начинается как азиатский разлюли-неорелизм: курсант
полицейской академии сперва смешно женится, потом идет на лекции, потом
ему старшие по званию предлагают съездить на операцию, дают пистолет,
он дико доволен. Потом оказывается, это никакая не операция, просто
старшим проститутка задолжала денег; они ее везут в подвал, рубят
мачете на куски и долго разбрасывают по городу. Герой пучит глаза, вяло
порывается свалить, потом все едут завтракать.
Сделано предельно жестоко, хотя ничего толком не показано: весь эффект
тотального ада достигается через ритм и освещение. Похищение и убийство
даны в реальном времени; в какой-то момент герою дают подержать
целофановый пакет с головой, и он с ней сидит на заднем сидении реально
минут 10. Точно так по мере увязания в кошмаре с экрана уходит свет, к
концу в кадре ни остается ни одного заметного источника, даже у машин
на ночной улице фары не горят.
Снято, якобы, по мотивам реальной истории, но понятно, что это в первую очередь такая дико доходчивая парабола того, как человек пасует перед лицом зла. Не трусит, не выбор делает, а просто тупо замирает как цуцик. Ну, и эффект, конечно, погружения тотальный. Эберт жалуется, что они там 40 минут молча едут по темной дороге, а я в конце этой поездки просто вырубился минут на пять (поздно было все-таки), просыпаюсь в полной панике: где я, кто я, откуда баба связанная.
Если им сейчас хватит смелости за это ветку дать, очень сильно бы было, конечно. Но что-то слабо верится.
* Однако, середина пути. Перепутья не заметно. Но заметны жесткие тенденции Канна-2009: секс и насилие. Это отнюдь не любовь и кровь. Это принципиально другое. На сей день в конкурсной программе был только один фильм без насилия и даже, как ни странно, секса. «Даже», потому что речь о фильме Энга Ли про Вудсток, где в реальности секса было, сами понимаете, выше крыши. Но, как ни странно, это пока самый слабый фильм конкурса.
* Должен признаться в грехе: из-за хлопот, в том числе самообязательства вести этот дневник, пропустил одну конкурсную картину – «Месть» Джонни ТО. Надеюсь поймать ее в последний фестивальный день, воскресенье, когда все конкурсные картины повторяют в разных залах еще раз – для нерадивых. Но в фильме ТО – опять-таки секс и насилие. Кстати, каждое утро идя к фестивальному Дворцу, вздрагиваю возле одного магазина прессы. Перед дверьми выставлена крупная реклама обложки какого-то из главных французских журналов. Какого – никак не запомню, потому что взгляд притягивает изображенное на обложке лицо, снятое в профиль: сильно постаревший морщинистый Путин. Знаете, кто это на самом деле? Джонни Холлидей, который сыграл у ТО главную роль. Поскольку фильм пока не видел, а рапортовать о конкурсной программе подрядился, процитирую аннотацию из фестивального каталога: «A father comes to Hong Kong to avenge his daughter, whose family was murdered. Officially, he’s a French chef. Twenty years ego, he was a killer». Сумрачно, нуарно, очень ТОшно, не правда ли?
* Коли уж заговорили про секс и насилие, должен признаться, что спустя сутки фильм фон Триера «Антихрист» начинает мне нравиться. Хотя я естественно никогда не рекомендовал бы его людям с неустойчивой, то есть нормальной, не испорченной и не закаленной просмотром актуального фестивального кино психикой. Больше того: я даже готов допустить, что ошибался. Что Триер не стебался, а действительно желал снять серьезное кино. Про то, скажем, что Антихрист – это даже не природа и не женщина, а сексуальное влечение как таковое. Посвящение фильма Тарковскому – тоже, возможно, не стеб и не прием, чтобы раздразнить и без того разъяренных недоброжелателей. В фильме можно найти непрямые цитаты из того же «Зеркала», а на сегодняшней пресс-конференции Триер очень много говорил о Тарковском.
* На другую тему. Вдруг подумал о странном парадоксе. Все фильмы делятся на две категории. Одни кажутся хорошими исключительно в том случае, когда ты почему-то был вынужден прервать просмотр на середине: ушел с сеанса или остановил диск, а потом долго к нему не возвращался. Другие гениальны, только если посмотрел их полностью, хотя в середине хотелось сбежать. Пример фильма, который явно будет недооценен по вине этого Канна (потому что многие серьезные люди с него сбежали) - внеконкурсная длиннющая (2 часа 21 минута) «Агора» Алехандро Аменабара. Того самого испанца (родившегося, кстати, в Чили) Аменабара, который сделал Open Your Eyes, «Других» и «Внутреннее море».
Сбегали с фильма потому, что показалось, будто Аменабар снял типичный до самопародийности пеплум, исторический супербоевик: англоязычный, с Рейчел Уайц в главной роли (а, кстати, одна из моих любимых актрис). Но, досмотрев до конца, понимаешь, что это очень умный, без банальностей красивый фильм о том, как человечество в ходе революций постоянно уничтожает культуру, мораль и демократию, которые достигли определенных высот. Чтобы потом начать отчаянно воссоздавать те же культуру и мораль, которые, обретя прежние высоты, будут уничтожены очередными революционерами-варварами. Речь, в данном случае, о том, как христиане завоевывали Александрию IV века, как христианская религия постепенно превращалась из религии рабов в религию господ, как в итоге погибла интеллектуальная элита Александрии, а заодно – в пламени местного крестового похода – легендарная Александрийская библиотека. Фильм не против христиан, он просто показывает, что всякая религия, особенно в своей юности, ведет себя варварски. Уайц, между прочим, играет реальную женщину, знаменитую как математик и астроном, многие открытия которой были подтверждены только в XVII веке, в частности, Кеплером. Но новой революционной религии, которая побивала несогласных камнями, ни она, ни ее открытия нужны не были.
При этом «Агора» фильм вполне массовый – хорошая любовная мелодрама и столь же хорошо продуманный боевик.
* Еще одна картина, которую оцениваешь только в ее финале, конкурсный «Кинатай» филиппинца Брильянте Мендозы. Не помню, писал ли о том, что президент Канна Жиль Жакоб считает этот год юго-восточно-азиатским: по его словам, мир прирастает прежде всего тамошним кино. Такое заявление крестного отца фестивального движения кажется категоричным. Не только потому, что в Канне есть недурственное кино из других регионов, но и потому, что азиатский год в Канне уже был. В 2004-м тогдашний председатель жюри Квентин Тарантино принципиально наградил только фильмы из Юго-Восточной Азии. Если не считать «Золотой пальмовой ветви», присужденной Майклу Муру за «Фаренгейт 9/11». При этом он принципиально проигнорировал «2046» Вонга Кар-вая. Судя по всему, Тарантино счел этот фильм спекулятивным, слишком адаптированным для европейского и американского сознания, подделкой под истинный кино-Восток.
Про Тарантино я вспомнил не зря. Он редкий режиссер, который смотрит фильмы других, причем конкурентов. Обычно режиссеры являются в Канн только на представление своих картин. Тарантино же, чьих «Бесславных ублюдков» надеюсь увидеть в среду, прибыл на весь срок и подчеркнуто смотрит лишь картины из Юго-Восточной Азии. Когда он явился на моих глазах на дневной показ фильма Мендозы, зал устроил ему овацию. Надеюсь, Квентину фильм понравился. Потому что в итоге понравился и мне, хотя часа полтора я проклинал всё на свете.
Там поначалу полчаса филиппинского общественного транспорта и тамошней же свадьбы, снятых ручной камерой а-ля датская «Догма» на пределе звука. А потом час, когда вообще ни черта не видно: действие теплится в салоне микроавтобуса, в котором несколько мужиков едут ночью неизвестно куда и зачем, бросив на пол избитую связанную проститутку, а камера еще и мечется как обезумевшая.
А потом – жесточайшее изнасилование, жуткое убийство и подробная расчлененка трупа. Нет-нет, мне не нравится расчлененка. Просто все становится на свои места. Картина, собственно, социальная. Она о том, что в условиях новейшего материального неравенства, которое на Филиппинах такое же, что и в России, простые хорошие пареньки ввязываются в сомнительные дела. Надеясь, что ничего страшного. Люди, с которыми они встречаются по сомнительному делу, тоже вроде бы ничего: гоняют за пивом, спрашивают о семье, делятся жизненным опытом. А жизнь-то, на самом деле, перевернулась вмиг и навсегда. Потому что дело не швах и даже не ужас, а реально - ужас-ужас-ужас.
* Длинно чего-то пишу. Про два других фильма – коротко (ха-ха! – сказал я себе, проглядев задним числов следующую запись). Посмотрел «Царя. Ивана Грозного и митрополита Филиппа» Павла Лунгина. Отечественные коллеги-критики после просмотра заявили, что фильм, по крайней мере, лучше «Тараса Бульбы». Но лучше «Тараса» быть несложно. Так что остается вопрос: как эту старообрядческую (я не про религию, а про уровень киномышления), предельно идеологизированную мутотень мог отобрать Каннский фестиваль? Лунгин входил в 90-е в престижный круг каннских авторов. Но симптоматично, что среди его картин в каннском каталоге не значится даже «Остров». То есть в Канне о нем подзабыли.
Фильм с плохой драматургией, ужасающей массовкой и отчаянно банальной закадровой пафосной музыкой оправдывает только одно: возможно (но не уверен), Лунгин хотел намекнуть нашей современной церкви, что она должна вести себя с набирающей абсолютный вес властью как Филипп вел себя с Грозным: говорить ей правду в глаза, а не вылизывать пятую точку. Но не факт, что трактую фильм правильно. Худшее в нем: Иван Охлобыстин в роли царского шута. Я искренне не понимаю, как человек может быть батюшкой – и постоянно играть преомерзительные роли, которые кажутся кощунством даже мне (за Господа не отвечаю). Во время просмотра мне искренне захотелось абсолютной власти минут на пять. Нет, я не казнил бы Охлобыстина, хотя он, право, того достоин. Но я подписал бы указ о его бесповоротном отлучении от экрана.
Впрочем, в фильме хороши Петр Мамонов и особенно Олег Янковский: соответственно Грозный и Филипп.
* При этом интерес к русской истории в мире сохраняется – в том числе истории ближайшей. Её (я об этом пару раз писал) почему-то как черт от ладана сторонится новорусский кинематограф.
Итальянцы анонсировали в Канне начинающиеся 8 июня съемки фильма Gorbaciof (of на рекламе явно отваливается, намекая на закат карьеры последнего советского лидера): Il cassiere col vizio del gioco. По-английски The Cashier Who Liked Gambling, то бишь «Уволенный, который любил азартные игры». В роли Горбачёффа актер с изумительной фамилией Тони Сервилло – типа Тони Низкопоклонник.
Но итальянцы, в отличие от нас, внимательны и к своей истории. Только что посмотрел конкурсный фильм Марко Белоккио (дебютировавшего в 60-е классическими теперь «Кулаками в кармане») Vincere – скорее всего, надо интерпертировать как «Победитель». Знаете, о ком фильм? О Бенито Муссолини. Точнее, о женщине, родившей от него сына: обоих он не признавал, сделал тайной фашистской истории. В сюжете интереснее всего то, что Муссолини начинал как ярый социалист и сторонник демократии. По форме же фильм (что тоже нестандарт) – этакий оперный, напоминает о главном перестроечном фильме СССР «Покаяние» Тенгиза Абуладзе. Всё в нем чрезмерно, персонажи, включая Муссолини, не упускают случая спеть гимн великой Италии либо оперную арию. Еще фильм сделан в традициях классической сатиры, а также советского киноагитпропа времен немого кино.
Кстати, и в этом фильме полно крови и обязательного для Канна-2009 секса. Дуче разгуливает голым и ведет себя как парень-не-промах. Иногда даже вздрагиваешь: а вдруг его очередной любовницей окажется Шарлотта Гензбур? С ее лопатой, сверлом, гаечным ключом, ножницами и прочими, по мнению Ларса фон Триера, пригодными для любовного акта инструментами?
Мне
было интересно.
Текст: Ксения Рождественская, 19.05.2009 14:54:46
На вечеринке после фильма Лунгина "Царь" все говорили, что мэтр снял важное и своевременное кино. Или лучшее и талантливейшее? Какое-то, в общем, такое и сякое, из превосходных степеней. Французы тоже плачут от радости, русская, говорят, душа — теперь мы знаем, как она выглядит. Если они имеют в виду Ивана Грозного в исполнении Мамонова, то не дай бог — у русской души один зуб, ужимки, больше подходящие лидеру рок-группы, приступы неубедительного безумия и страшный вопрос "где мой народ?" Если французы увидели русскую душу в митрополите Кирилле (возможно, лучшая роль Олега Янковского), то русская душа жалостлива, свята и беспомощна перед параноидальной властью. Если же эта душа — маленькая блаженная девочка (актрису Анастасию Донцову Лунгин вывел на сцену на премьере, она бодро сказала: "Здравствуйте, рада вас видеть!", Лунгин перевел: "Мерси"), — загадка русской души в том, что она блаженна и умеет отвлекать на себя медведей. Медведь же ее и убьет.
Обидно, что Мамонов тут окончательно оказался Мамоновым-шутом, а не Мамоновым-актером. Ну и ладно, зато tsar. Жалко, что попадающие в кадр дети смущенно хихикают, глядя в камеру. Зато народу много. Суздаль в роли Москвы утопает то в снегах, то в вишневом саду, в кадре все бестолково шевелится, Мамонов строит рожи, отрезанные медвежьи головы скалятся в камеру. Россия у Лунгина немыта, бессмысленна, беспощадна и очень однообразна, а государственная и религиозная власть только и могут, что сказать друг другу: "Что ты делаешь? Одумайся" — и, не услышав друг друга, уйти одна в безумие, другая в святость. А потом загадочная русская душа в очаровательном платьице выходит на сцену Каннского Дворца фестивалей и чистым ангельским голоском говорит: "Здравствуйте! Рада вас видеть!"
Вчера зеваки оккупировали заграждения вокруг входа в отель «Карлтон», который посыпали искусственным снежком в честь презентации «Рождественской песни» Роберта Земекиса с Джимом Кэрри. Лично я даже не стал забирать приглашение на круглый стол. Джим Кэрри? На це немае часу.
Вместо того чтобы еще раз искупаться, черт дернул пойти на «Царя» Павла Лунгина, рассказывающего о том, как царь Иван Грозный (Петр Мамонов), вконец осатаневший от паранойи, возвел в сан московского митрополита соловецкого игумена Филиппа (Олег Янковский), у которого от злодеяний государя полезли глаза на лоб.
Русские «Царя» очень хвалят (ну еще бы), а я, может быть, сидел слишком близко к экрану, но не увидел ничего, кроме бутафорских бревен, оглушительно орущей массовки и одномерных персонажей в исполнении выдающихся актеров. Мамонов все время делает страшные глаза. Янковский играет монотонный испуг. Охлобыстина можно было бы и пораньше спалить на костре.
Как-то не очень верится, что господин Лунгин, всю жизнь снимавший светское кино («Такси-блюз», «Свадьба», «Олигарх»), вдруг неожиданно переменился и теперь второй фильм подряд тычет зрителю иконами в лицо и сочиняет диалоги на основании Святого Писания. Возникает ощущение, что он просто следует конъюнктуре рынка, после того как «Остров» с его быстрорастворимой духовностью неожиданно стал большим хитом.
Оно-то ладно, Лунгин в «Особом взгляде», а вот как в конкурсную программу попал «Преодолеть» Марко Беллоккио – тайна сия великая. Это средней руки коммерческая драма, типа «Папы Джованны» из прошлогодней Венеции, о женщине, которую до такой степени очаровали пылкие речи Бенито Муссолини, что она родила ему сына. Первую треть фильма дамочка целуется с Муссолини взасос, прерываясь только на то, чтобы продать недвижимость и драгоценности и принести любимому мешочек денег, а оставшееся время умоляет медсестер разных психушек передать ее письма Дуче лично в руки. На фоне Беллоккио не взятые в конкурс «Тетро», «Мать» и новый Джармуш выглядят просто издевательством.
У меня требуют подробности о последнем Кене Лоуче. Что ж, извольте.
Почтальону Эрику Бишопу за пятьдесят. Его приятель по работе приносит книжку по медитациям: нужно закрыть глаза и представить, что стоишь лицом к лицу со своим кумиром. У почтальона это Эрик Кантона, легендарный форвард «Манчестер Юнайтед» французского происхождения, которому он перессказывает свои беды. В кульминации два автобуса вооруженных битами футбольных фанов в масках Кантона обливают краской двух бандитов с намерением выложить запись этого действа на ютьюб. Вряд ли это вторая Пальм д’ор, но все очень радовались и смеялись.
Пойду-ка я на Альмодовара."
На вопрос, какую реакцию на «Антихриста» он ожидает, Триер ответил: «Нас, наверное, убьют». И действительно, сейчас многие от него отвернутся.
Вспомним, с чего все начиналось. Пошли слухи (их, я думаю, распространял сам Триер), что «Антихрист» станет самым коммерческим проектом режиссера, чуть ли не хоррором для мультиплексов, потому что ни «Мандерлей», ни «Самый главный босс» денег не собрали, а жить на что-то надо. Можете быть уверены, что «Антихрист» не двинется дальше полуночных сеансов в артхаусных залах в Париже, откуда разгневанная публика будет выбегать, размахивая кулаками.
Фильм открывается сценой секса в душе и летящим из окна ребенком под арию из «Ринальдо» Генделя. Убитую горем мать (Шарлотта Генсбур) ее муж психолог (Уиллем Дефо) отвозит в домик в лесу, где пробует вправить ей мозги, но вместо этого мозг и другие части тела ему выносит она. Выглядит эзотерическим хоррором с цитатами из «Пилы» и «Некромансера-2», по факту являясь глумливой многослойной притчей о подлой женской природе, «Молотом ведьм» новых времен.
Понятно, что Триер стал заложником своего образа провокатора и шокотерапевта, которому приходится все дальше выходить за рамки, push the boundaries, но если хладнокровно разобрать кино, получается, что шокирующих сцен всего-навсего две: Генсбур с ножницами и Генсбур с поленом. Триер мог бы запросто обойтись без сопутствующих этим сценам крупных планов, но делать этого не стал, и самое обидное, что он решил выступить вот так в лоб
Нетрудно представить, как Триер хихикал, когда все это сочинял – посвящение Тарковскому (оператор действительно один в один «снимает» Рерберга) и какую-то дурацкую мифологию с вороной, оленихой и лисицей, говорящей «Всем правит хаос». Да и название «Антихрист» - тоже для смеху, детей пугать. Впервые за хихиканьем, которым Ларс всегда прикрывался, почти никто ничего не расслышал.
На пресс-конференции у Ларса нервно тряслись руки, он перво-наперво провозгласил себя лучшим режиссером на Земле и не ответил серьезно ни на один вопрос.
На крыше соседнего трехзвездочного отеля ночью была вечеринка с визгливой рок-группой, которая до самого рассвета играла кавер-версию When I Was Seventeen Фрэнка Синатры. Как же они достали.
Только что в «Люмьере» искупали в овациях «В поисках Эрика» Кена Лоуча, нетипично духоподъемную для этого автора гуманистическую историю о влюбленном в свою первую жену почтальоне, который спас своих сыновей от бандитов, следуя советам воображаемого друга, футболиста Эрика Кантона.
А «Антихриста» фон Триера вчера освистали. На премьере было смертоубийство – пришли вообще все, у кого есть пресс-бейджи, а все начался с того, что солнце, палившее целый день, вдруг зашло за тучи.
Подробности позднее. Я побежал к Бон Джун Хо.
|
Павел Лунгин Фото: Колыбалов Аркадий |
|
Историческая эпопея "Царь" Павла Лунгина по идее должна была продемонстрировать неисчерпаемость темы власти в России: до сих пор считалось, что, обратившись к фигуре Ивана Грозного, ее исчерпал Эйзенштейн, гениальность которого становится все очевиднее. Лунгин, однако, взялся тему развить. В воскресенье фильм, участвующий в программе "Особый взгляд", был показан на Каннском фестивале.
Рискнув дополнить Эйзенштейна, Лунгин исходил из того, что мастер творил по заказу Сталина, и самоцензура здесь неизбежна. На самом деле интуиция художника в нем оказалась сильнее осторожности политика, и уже вторая серия была запрещена, а третья уничтожена. Это был еще один трагический вариант пушкинского "жалок тот, в ком совесть нечиста". Попреки гипотетическим судом Божьим Сталин еще мог бы стерпеть: он сам был богом и гнева коллеги не боялся. Но вот муки совести ему были не по силам, и позволить себе быть жалким он не мог. Эйзенштейн ударил его как хлыстом и за это поплатился.
Расклад в фильме Лунгина другой: категория совести заменена страхом божьим. Интересы Бога в сюжете представляет митрополит Филипп, которому ведома высшая истина - она дает ему смелость и силу перенести пытки. Но ведь, акцентирует Лунгин в своем предуведомлении к фильму, и царь на Руси считается помазанником Бога. Это вообще беда России: власть ни перед кем не в ответе, может творить беззакония, развлекаться издевательством над людьми.
Но даже царь пасует перед проницательным взглядом митрополита, перед твердостью его и духовной силой.
Таким образом, смертельная схватка тьмы и света в одной душе у Лунгина заменена противостоянием двух властей - плохой и хорошей. Плохая торжествует, для хорошей еще не настало время - она страдает, как и велел Христос.
Эйзенштейн вынуждал любого злодея присмотреться к своим деяниям - "обратить глаза зрачками в душу". Это был фильм не только об Иване Грозном. Лунгин же, хоть и считает картину Эйзенштейна недостаточно психологичной, в своей ленте обходится без всякой психологии - просто агитирует в пользу власти церковной как единственно гуманной и справедливой. В какой мере это не так - легко понять из истории мировых религий, но режиссер, уже получив благодарность Патриарха за свой "Остров", кует железо, пока горячо. Его "Царь" - весомая гиря в споре между властью светской и церковной. Фильм в этом смысле провокационен.
Между тем в художественном отношении он лучше "Острова". Двухчасовой фильм состоит из четырех глав, причем самая рыхлая - первая, вводная. Все сосредоточено на конфликте между царем-самодуром и просвещенным митрополитом Филиппом, которого, впрочем, царь легко может в любой момент разжаловать. Но к Филиппу у царя влеченье, род недуга: словно потребен ему этот оппонент, этот прямой честный взгляд среди угодливой, трясущейся от ужаса челяди. Уважает он его. Дуэт Петра Мамонова и Олега Янковского - самое сильное в картине.
При этом изумляет ее неожиданная камерность. О Москве много говорят, но ее нет. Снято словно в одной декорации, массовка малочисленна и безлика, батальные сцены даны только на крупных планах, монтажно, без необходимого размаха. И есть ощущение, что Лунгин так и не сумел оторваться от мощного влияния фильма Эйзенштейна - во всяком случае, он выбирает тот же стиль кинооперы, с величественностью композиций, с полнозвучием симфонической музыки, а композитору Юрию Красавину явно поручено следовать по пятам Прокофьева. Некоторые кадры почти буквально повторяют живописные композиции Эйзенштейна - людская змейка у стен монастыря, к примеру. Мамонов часто демонстрирует орлиный профиль Грозного - словно отсылая к Черкасову. И только Иван Охлобыстин из другой оперы: он суетливо подражает Мартинсону в какой-то из киносказок Роу. Сила духа смутно угадывается в персонажах Алексея Макарова (Иван Колычев) и Алексея Домогарова (Басманов). Но совершенно невнятны немногие женские образы, а царица производит впечатление вполне современной ряженой девицы с мобильником под сарафаном. И уж совсем странно выглядит народ: живописные, с иголочки, рубища словно взяты из гардероба Большого театра. В послушном колыхании густо загримированной толпы очень чувствуется голос режиссерского мегафона.
Есть несколько сильных сцен-аттракционов: русский "Колизей" с воеводами, отданными на растерзание медведю, демонстрация казни изменщиков, для которой в России приспособили механизм Леонардо, изобретенный вообще-то для водопровода. В фильме вообще много таких скрытых намеков "для посвященных", потому что картина сделана во многом для зарубежного проката и должна ответить здешним ожиданиям. В России эти намеки скорее всего не заметят - и слава Богу.
"Царь" Лунгина подобен двуглавому орлу: одна голова грозно смотрит в
сибирские просторы, внедряя в народ идею совершенства церковной власти,
другая - значительно подмигивает Западу, популярно растолковывая ему
"эту загадочную Россию", одна хочет быть свободной художницей, другая
соображает насчет текущей общественной конъюнктуры. Здесь сила и
слабость фильма
Думал, сегодня вся русская пресса напишет про лунгинского «Царя», а я что-нибудь трехсложное вякну, но что-то они ленятся.
Он довольно изящно сделан: иствудовский оператор, аскетичное пространство — минимум декораций, все или черное-черное, или белое-белое. Сценарий писателя Иванова недурной. Помимо Мамонова с Янковским (для которого это, видимо, прощальный выход), есть еще несколько выдающихся попаданий по кастингу (Кузнецов, человек с самым добрым лицом в мире — Малюта Скуратов). Есть пара спорных решений — иконку немножко многовато мацают, отец Иоан Охлобыстин is a fucking abomination; но вообще, когда смотришь русское кино в котором люди не просто камеру стараются не уронить, но и владеют какими-то там интонациями — это как-то подкупает.
Проблема в том, что он как бы про попытку интеллигентного человека поучаствовать (с добрыми намерениями, ясно) в работе кровавого режима, и одновременно про встречу верующего с дьяволом, который сыплет строчками из Писания (Мамонов местами прям очень страшный делается). И если по первому пункту фильм просто ничего нового не говорит, то в апологетику православия в исполненнии Лунгина традиционно не верится совсем — у него слишком европейские манеры. Странно, видимо, такие претензии предъявлять, rогда у всех остальных вообще манер нет, но тем не менее. Пока идет разговор интеллигента с сумасшедшим, это вполне разумно выглядит, но вот когда с Янковского начинают кандалы от святости спадать — увольте.
Что и требовалось доказать: для отрезвляющих реплик Станиславу совершенно не обязательно смотреть предмет обсуждения. Как, впрочем, и мне для восторженных. ОК, забудем на время про Триера — обратимся к другим участникам процесса, пусть они, как справедливо заметил сегодня Ларс, «все преоценные, кроме меня».
Внеконкурсная аменабаровская «Агора» — семидяcятимиллионный (притом выглядит на все 200) пеплум про становление христианства и конец Александрии как культурной столицы мира. Христиане показаны озверевшими фашистскими ублюдками, притом с носами и методами современных исламских радикалов (параллель, навязчиво подчеркиваемая). Сперва они в связке с иудеями выживают политеистов (справедливости ради, довольно противных, хотя и начитанных — что-то типа петербуржцев, только загорелые) и устраивают в Александрийской библиотеке хлев. Чуть погодя вырезают всех евреев и наконец замахиваются на Рэйчел Вайц, которая все это время сидит на веранде и размышляет про Аристотеля и о том, что лучше — круг или эллипс. Сделано дико увлекательно, притом что нет как бы обязательных элементов — нет полноценной любовной истории (Вайц — скорее символ научной мысли, чем телочка, как и положено Софии, никому особо в руки не дается), нет батальных сцен (вместо них бесконечные уличные беспорядки). Немного утомляют только постоянные отъезды камерой от пяточек Рэйчел в космос (видимо, способ наглядно напоминать зрителю, что бога нет).
Вообще смешно, конечно, — Ватикан бесконечно воюет с дурилкой Дэном Брауном, а тем временем испанец на итальянские (в том числе) деньги снимает на «Чинечитте» гигантское кино, про то как плоха религия в принципе — и хоть бы одно проклятие. И ведь в отличие от Дэна Брауна, Аменабар умный, и к учебнику истории не подкопаешься.
Все, что ниже, лучше не читать — там, в принципе, нет спойлеров, но про любой триеровский фильм (а про этот тем более) чем меньше знаешь, тем лучше. В нашей глупой работе и так самое лишнее и скучное — пресловутая общественно-полезная консультативная функция, «робот советует, что помотреть», и тут как никогда хочется на нее наплевать и поучаствовать в чужом розыгрыше — наплести с три короба чего-нибудь, чтоб все на него девушек повели. Но поскольку в бутылочке с надписью «выпей меня» — почти что лисий яд, попробую не завираться.
С одной стороны, ну да, практически плевок в зрительный зал. Не пощечина, не удар по болевой точке, а вот именно: «Господи, какие тут вы все идиоты, тьфу». На третьей секунде показывают пенетрацию — притом в стилистике видеоклипов Маркуса Ниспела: сверхчеткое ч/б, рапид, макросъемка, капельки — нате, кушайте, дорогие синефилы. На 30-й минуте появляются говорящие зверьки (в этот момент в зале впервые свистеть начали). В финале есть посвещение, черт, ну если я скажу кому, вам так смешно не станет, когда увидите, — в общем, с главной обсессией своей юности человек поквитался раз и навсегда.
Факт плевка усугублен тем, что плевок дьявольски красивый. Триер последние десять с лишним лет себя бил по рукам, выдумывал какие-то вериги, чтоб прикладные кинематографические таланты (нешуточные, кто бы что не говорил) не мешали серьезному разговору, а тут кандалы сброшены, умри все живое, доктор Манхеттан сошел с ума. Пролог и эпилог — это вообще какой-то экстаз зрительных нервов, все остальное — тоже довольно сильно. Собственно хоррор-часть сделана превосходно: при том от Ларса все ждали в крайнем случае «Экзорциста», а там скорее «Пила».
Насколько это все хорошо в долговременной перспективе для нас и для Ларса — честно, не знаю.
С одной стороны, трикстерская, провокаторская сторона Триера — самое неинтересное, что в нем есть. Это в 90-е слово «провокатор» почему-то стало похвальным, а так это низшая форма коммуникации со зрителем все-таки, недаром ее так любят те, кто рисовать не умеет. Если учесть, что эту свою сторону Триер недурно отрефлексировал и распял в недоделанной американской трилогии, получается, это если не шаг назад, то такой пируэт на месте.
С другой стороны — мы все-таки склонны переоценивать роль зрителя в процессе, не факт, что Ларс сидит у себя в Тролльхаттене и думает, как бы ему обидеть пять тысяч идиотов, приехавших на него в Канны. Если, как учит нас М. в «Казино «Рояль», исключить из уравнения свое эго («мы к нему со всей душой, а он нам х...й в окошко показал»), окажется, что там все в порядке и с мыслями, и со всем прочим, не надо только коленки сжимать так сильно.
С третьей и по состоянию на сегодняшее утро, наверное, главной стороны — не могу вспомнить, когда у меня послений раз от фильма было ощущение, что мне капельницу с «ред-буллом» поставили. Я ночью после него позвонил в Москву девушке, она говорит: «У тебя голос, как будто тебе 13».
Пойду на пресс-конференцию Ларса, надо где-нибудь биту ему найти и подарить, от лохов отбиваться. Как же его сейчас все рвать на части будут, а.
* Сегодня – только один сюжет, хотя посмотрел и лунгинского «Царя», и кое-что еще, гораздо более любопытное. Но другие сюжеты – завтра. Все-таки «Антихрист», наряду с «Бесславными ублюдками» Тарантино – один из двух самых ожидаемых фильмов фестиваля. И за два года, пока Триер его делал, успел обрасти легендами, тем более что и содержание фильма, и малейшая информация о нем хранились в строжайшем секрете.
Легенд, собственно, две. Что фон Триер сделал натуральный хоррор, причем самый страшный в истории кино («Да, в фильме много крови и секса», - сказал Триер газете Variety, как отмечает репортер, со счастливой улыбкой). И что это вообще чуть ли не главный фильм всех времен и народов. Отчего и не главный, если сам Триер, наснимавший много хорошего и разного, отзывается об «Антихристе» так (цитирую буклет к фильму): «Это наиболее важный фильм в моей карьере».
Еще он сказал, что все прежние фильмы были для него – хотя бы отчасти - игрой, а этот - первый, во время съемок которого он ощутил себя в эпицентре событий, первый, темы которого его пугали. Еще добавил, что фильм родился из депрессии, которую он пережил два года назад – опять-таки впервые в жизни. Всё, в том числе творчество, стало казаться бессмысленным – тут-то он и начал сценарий «Антихриста». Еще он уточнил, что это первый фильм в его жизни, который он выстраивал не логически, а спонтанно, стремясь прежде всего воплотить на экране безумные фантазии, которые возникли в его воображении, а потом уже как-то выстроить из них подобие фильма. Над кабинетом фон Триера сейчас висит лозунг «Здесь правит хаос» - это подзаголовок к одной из главок, из которых состоит фильм.
После просмотра для прессы, завершившегося три часа назад, часть переполненного зала (меньшая) зааплодировала, а другая дружно закричала «бу-у!». Такую же реакцию почти десять лет назад вызвала в Канне «Танцующая в темноте». Но тогда поклонников и противников фильма было примерно поровну. И поклонники, включая автора этих строк, были настроены победительно и агрессивно. Теперь же редкие фаны «Антихриста», среди которых, например, Антон Долин (он-то будет защищать Триера до последнего – он к нему в Данию ездил и книгу про него написал) отступают и оправдываются.
Боюсь, что «Антихрист» позволит тем, кто никогда не любил Триера, радостно заявить: «Но я же предупреждал, что он дутая фигура!» и «Для меня фон Триер умер навсегда!».
Для меня не умер. «Самого главного босса» считаю фильмом артистическим и умным, о чем подробно написал в «Справочнике грез». Но и я первый раз в жизни буду ругать Триера.
Так!!! Важно предупредить, что про «Антихриста» нельзя писать без спойлеров. Иначе никто ничего не поймет. Поэтому сами решайте, читать ли дальше.
Всего два персонажа, муж и жена, которых изображают Уиллем Дефо и Шарлотта Гензбур. Триер говорит, что отталкивался от малонаселенных пьес Стриндберга – впрочем и от полотна «Крик» Мунка (в меньшей степени от Бергмана). Пролог фильма – черно-белый клип на оперную арию – демонстрирует предысторию кошмара: пока они занимались любовью, их маленький сын выпал из высокого окна. Но, несмотря на кошмар, пролог намекает на то, что не всё в фильме надо воспринимать всерьез (часть зрителей от некоторых деталей пролога начинает хохотать). И еще: что нас ожидает генитальный реализм. Гениталии, скорее всего, компьютерные либо принадлежат дублерам звезд (едва ли Дефо и Гензбур согласились бы на такие откровения), но сути это не меняет. Гениталии есть гениталии.
После гибели сына жена впадает в депрессию – примерно ту же, в какую, по его словам, впал до написания сценария сам фон Триер. Муж пытается излечить жену с помощью ролевых игр – и продолжает излечение на природе: они приезжают в заброшенный лесной дом. Депрессия периодически сменяется у жены вспышками сексуальной активности.
Три четверти фильма, длящегося час сорок четыре, на экране нет ничего, кроме достаточно скучного трепа, разыгранного «говорящими головами»: он говорит – камера на него, она говорит – камера на нее. Зал закашливает картину. Хотя его вроде бы должны держать в тонусе закадровые пугающие музыкальные шумы – привет Анджело Бадаламенти из фильмов Дэвида Линча .
Триер утверждает в комментариях к фильму, будто Антихрист – это собственно природа. Однако, в фильме вселенское природное зло – это конкретно женщина. После трех тихих четвертей в фильме такое начинается!.. Все-таки постараюсь обойтись минимумом спойлеров и просто скажу, что если бы не существовало выражения «серпом по яйцам», то после этого фильма оно наверняка бы родилось. Именно такого действия в фильме нет, но есть много родственных действий по отношению к гениталиям и телам обоего пола.
Снять фильм на темы, что дьявол – это женщина и е..ля чревата последствиями (оба этих комментария к «Антихристу» принадлежат Марии Кувшиновой) как-то мелковато. Но Триер, по моему убеждению, ничего подобного и не снимал.
Он снял…
Тут возьмем паузу. Главные споры вокруг «Антихриста» сразу же свелись к тому, дурак ли фон Триер, который на полном серьезе делал серьезную шокирующую картину, не понимая, что она выглядит пародийной, или провокатор, который умело обманул фестивальную публику? Он прокололся – или же всех нас развел?
За то, Триер – серьезен, высказался в разговоре Алексей Медведев. Но я-то считаю, что Триер - провокатор. О том, что он не дурак, говорят все его прежние картины. Они же говорят о том, что он один из самых саркастичных людей на свете (и, кстати, доброприятно ироничных – я дважды брал у него интервью и прекрасно это знаю). Он как никакой другой режиссер умеет манипулировать публикой. Манипуляция в случае с «Антихристом» свелась к тому, что о фильме было расчетливо создано превратное впечатление (серьезный хоррор и пр.). И что фильм, в котором (еще один спойлер) героиня наказывает себя, отрезая себе ножницами клитор, посвящен Андрею Тарковскому. Алексей Медведев убежден в том, что это очередная триеровская дурость. Я же уверен, что расчетливый умелец Триер сделал такое посвящение, чтобы окончательно обозлить нелюбезных его сердцу нефанатов и заставить их после каннского просмотра кричать «бу-у!!!». Не «бу-у» даже, а «БУУУУУ!!!».
Перед фестивалем (после пяти дней просмотров кажется, будто это было в прошлом веке) мы спорили с Валерием Кичиным, и я вдруг пришел к странной мысли. Валера придумал, что мы дважды пообщаемся для его передачи на радио «Культура» до и после фестиваля не где-нибудь, а во время поездки из аэропорта Ниццы в Канн – и обратно. И выскажем сначала свои прогнозы, а в финале - оценки. Передача на «Культуре» уже вышла. Так вот я сказал, что в условиях очевидного кризиса идей, как тематических, так и артистических, который переживает современное кино, я не удивлюсь, если оно сблизится с видеоартом. Мы всегда считали их разнородными видами творческой деятельности. Видеоарт (хотя там тоже пленка, экран, движение, а иногда и сюжет) относится к тому арту, который демонстрируют на выставках и в музеях: к живописи, скульптуре, инсталляции. В арте важны скандал и провокация как таковые – они считаются самоценным актуальным художественным жестом. В кино же скандал как таковой прежде не был самоценен. Но в условиях идейного кризиса кино тоже может поставить на провокацию как таковую, что ничуть не плохо: всё хорошо, что заставляет массы интересоваться искусством. Так на радио «Культура» говорил я.
Всё это и впрямь хорошо. Но все-таки провокация ради провокации, первая из картин фон Триера, лишенная интересного смысла, меня разочаровала. Хорошо, если для него это просто передышка – перед новыми авангардными проектами. Но если фон Триер попросту не знает, куда двигаться, и устраивает дурацкую провокацию только ради того, чтобы о нем продолжали говорить?
Тогда дело швах.
«Месть» Джонни То заканчивается поразительным диалогом. Джонни Холлидей: «Is this your jacket?» Саймон Ям в ответ: «Fuck you!» Вот как надо мультикультурное кино снимать, учитесь.
Хотя, строго говоря, это все-таки не долгожданный англоязычный дебют мастера, а очередной его гонконгский фильм, куда как экзотический зверь запущен гулять Холлидей — который к тому же как следствие насыщенной жизни мало отличается от китайца. Он как бы парижский шеф-повар, у которого в Макао убили дочку и внуков; прилетает в макинтоше с клетчатой подкладкой и в замечательной шляпке. Сперва пытается сам по путеводителю отомстить, но потом нанимает себе трех добрых ангелов — Энтони Вонга, тонкого и толстого (ну вы знаете их) — и они все вместе идут всех убивать. В середине есть скромный и, если на выспавшуюся голову, довольно легко угадываемый, но все-таки сюрприз. Говорят мало и все с акцентом, много и вкусно едят, еще больше стреляют — притом видно, что мало осталось способов снимать перестрелки, которые То уже не попробовал, но он не расслабляется. В общем, не такое героиновое счастье, как «Воробей» или «Mad Detective», — просто два часа радости.
Поджог корейского павильона, кстати, тоже отменяется: «Мама» Бона Чун Хо не такая безупречная, как «Воспоминания об убийстве» (и действие, увы, не 80-е, а наши дни), но доволно выдающаяся. Начинается как деревенский детектив — тетенька пытается доказать, что ее сын-дебил не убивал делинквентную школьницу, но в итоге все сильно страшней оказывается.
Сегодня, кстати, особенно трудно не сойти у ума. За последние пять часов посмотрел сперва антиклерикальный пеплум («Агора» Аменабара), потом православный гиньоль (лунгинский «Иван Грозный», на диво, кстати, на настоящее кино похоже, Охлобыстина к тому же поджигают), сейчас, видимо, Ларс «Антихристом» добьет.